Мне девятнадцать, я одета в самое красивое в мире свадебное платье, рядом со мной двадцатисемилетний мужчина. Наверное, каждая девушка пожелала бы стоять на моем месте (правда, стоять утомительно: животик уже дает о себе знать). Но с другой стороны: мне всего девятнадцать! И что я здесь делаю? Хотя, наверное, все невесты так думают. Это просто страх: страх, что теперь придется жить и решать все свои проблемы без мамы, и более того, сама очень скоро стану мамой.
- Ты должна рожать, милочка. Бореньке уже двадцать семь! Он должен стать отцом, ты не имеешь права лишать его этого. Посмотри на меня! Ты ДОЛЖНА родить этого ребенка.
Борька тогда не понимал, нужно ему это или нет, но потом решил, что его маме лучше знать, и, кивая ей, соглашался с ней во всем. А моя мама сказала: "Решать тебе, ты уже взрослая".
- Боренька, придержи ее за талию, ей тяжело стоять.
Он всегда и во всем слушался маму. Она была дня него идеальна и знала все на свете. Она была не только лучшей мамой и женщиной, но и лучшим электриком, монтажником, швеей, кулинаркой...
- Светлана Тимофеевна, все хорошо, я не устала.
Я уже переехала в новую, трехкомнатную квартиру, правда, пришлось жить со свекровью, но она меня очень оберегала, прослеживала все сквозняки, считала мои калории. Борька продолжал развивать свою фирму, проект которой с самого начала был одобрен его мамой. Через несколько месяцев у меня родился сын, которого мы назвали Лешкой.
Я бежала после экзамена с папкой, полной рефератов, двумя сумками и корзинкой клубники. Я опаздывала: Светлане Тимофеевне нужно было идти на укол. "Укол от нервов" - так она это называла.
- А вот и я! Как мы тут?
Светлана Тимофеевна уже спешно одевалась в коридоре, не глядя на меня, сказала:
- Он пообедал, и его пора класть спать.
- Хорошо.
Вечером пришел Борька, вопроса о том, как я сдала экзамен и сдала ли я его вообще, я так и не дождалась, молча накрыла ему стол, выслушала про менеджеров-идиотов и пошла к сыну. А он, мой маленький ребятенок, тоже любил бабушку. А я была одна. Я спешно собралась, слегка накрасилась и пошла в свою молодость, к подругам.
Кроме меня все были не замужем. Их истории поражали меня надуманностью, все казалось каким-то глупым и нелепым. Пива я не пила очень давно, и от одного стакана я вдруг поняла, что очень несчастлива в свои двадцать лет, надо было что-то менять.
За ужином я, как всегда, молчала, Светлана Тимофеевна ругала сына за то, что он неправильно к ней обращается, а Борька тупо глядел на тарелку и жадно ел.
- Борь...
Он откликнулся не сразу - не ожидал, что я перебью его молчание.
- Борь, я ухожу.
Выражение его глаз и лица не изменилось, он вытер полотенцем руки, встал и небрежно, как делал изо дня в день, кинул:
- Спасибо, милая, все было очень вкусно.
Я оторопела, достала из тумбочки коньяк, выпила полрюмки и пошла укладывать сына спать. Видимо, вопрос был решен: я не ухожу.
А наутро я была уверена, что ухожу. Как только Боря ушел на работу, я стала собирать вещи. Оставался только Лешка, я понимала, что мне его не отдадут. Что делать, я еще не знала. С мужем я говорить не хотела: стеснялась. Недавно прочитала в одной книжке, что бывают люди, которые стесняются и не делают что-то, а я наоборот, постеснялась и сделала.
В другой комнате Светлана Тимофеевна кормила сына детским питанием с ложечки. А может, я - плохая мать, маленькая мать, которую саму неплохо было бы так кормить?
- Я уезжаю в Москву. К сестре.
Свекровь аккуратно положила ложечку на блюдце и взяла малыша на руки, видимо боясь, что я отберу:
- Как? Как, ведь мне в четыре часа на укол? Как?
Я взяла чемоданы в руки, в последний раз посмотрела на сынишку, сглотнула слезы и очень тихо ответила:
- Я не знаю как...
К маме решила не заезжать: она бы начала плакать, а я стала бы сомневаться, правильно я делаю или нет.
Прошло два года, я жила со Славкой. Ему было двадцать шесть, он был милым и ласковым, "поступил" меня в МГУ, и любил больше жизни. Я тоже его любила; он был моим, а я была его. Мы были "мы". Его маму я никогда не видела, только говорила с ней по телефону, она была молодой самостоятельной бизнес леди, которой был важен сын, но она сама была важнее. Сейчас я, наконец, чувствовала, что все делаю правильно, что я - женщина. А главное - мы с Славкой все время общались, мы разговаривали обо всем, шутили и ругались, но не молчали.
- Знаешь, мне кажется, что пора нам быть вместе навсегда - он боялся, боялся, что торопится, что я испугаюсь. И я испугалась:
- Слав, я не могу, я боюсь, ведь у меня уже есть... был... сын.
Он долго думал и молчал, а потом взял меня за руку и посмотрел в глаза:
- Не говори так, он у тебя есть. Хочешь, поедем и заберем его?
Об этом я раньше никогда не думала, за эти два года я ни разу не позвонила и не написала Боре. Он тоже молчал: видимо, его мечта или, правильнее сказать, мечта его мамы сбылась, и все они были счастливы.
Неожиданно мне очень захотелось их увидеть. Обнять сына и услышать, как он назовет меня мамой. Это было глупым, но за руку держал любимый человек, который готов был помочь совершить эту глупость, и через восемь часов мы уже были в Питере, у моей мамы:
- Оля, ну скажи, зачем тебе этот ребенок? Посмотри, ведь у тебя такой мужчина, у вас будет своя семья...
- Я же мать, я не могу кинуть свое дитя!
- Я против: ты не должна все рушить.
Перед поездкой к Боре мы узнали, что Светлана Тимофеевна умерла и Боря живет с ребенком один. Может, женщины у него и были, но моя мать никогда никого не видела, хотя очень часто навещала внука. Я оставила Славу с мамой и пошла "домой". Леша был в детском садике, Боря был дома один и смотрел футбол. Он молча впустил меня в квартиру и не задавал вопросов.
- Можно я сама заберу его?
- Забери, адрес на холодильнике.
Я молча вышла, взяв ключи с того самого места, куда повесила их почти два года назад.
Самое удивительное, что ребенка мне отдали сразу, он почти не сопротивлялся, я одела его, чмокнула в нос и, сама не понимая, что собственно происходит, взяла за руку и повела домой.
- Ты моя мама, да?
Я закашлялась, присела на корточки:
- А откуда ты знаешь?
Он немного помялся и, улыбнувшись, ответил:
- А у меня есть твоя фотография, я тебя ждал, ты почему так долго не приходила? У тебя много работы?
Я смотрела в эти глаза, и слезы текли по щекам, я задыхалась.
Он обхватил меня маленькими ручонками и поцеловал:
- Не плачь, пойдем домой, там папа, он тебя тоже ждал.
Дома, я уложила ребенка, и, немного успокоившись, пришла к Боре.
- Мне нужен развод... и ребенок.
Он не думал и не молчал, как будто заранее готовился к этому вопросу:
- Развод - пожалуйста, а ребенок - мой.
Я не выдержала, разревелась и схватила его за руку:
- У него должна быть мама! Отдай его... ты еще молодой, ты построишь семью... прошу тебя!
Он встал из-за стола, вытер (прям, как в тот вечер) руки полотенцем:
- Я же сказал, развод ты получишь, а теперь - уходи.
Я понимала, что он давно все решил, что спорить бесполезно, это просто ни к чему не приведет. Я ушла, оставив на столе номер маминого телефона.
Утром я все еще так и не пришла в себя: когда я вспоминала эти глазки, меня всю трясло. Такой боли я еще никогда не испытывала. Я знала, что сына у меня не будет никогда, что Боря меня никогда не простит и сделать я ничего не смогу. Я поняла, что если сегодня же не уеду в Москву - сойду с ума, и начала собирать вещи. В коридоре зазвонил телефон, мама сказала кому-то в трубку что меня нет, что я в Москве, и "нечего сюда больше звонить."
Прошло еще пять лет. Я давно успокоилась, вышла замуж за Славку, и была, наконец, счастлива. Однажды утром, стоя на кухне, я вдруг подумала, что сегодня первое сентября, и где-то далеко мой сын сегодня первый раз пошел в школу, что он стал уже совсем большой и взрослый. На кухне горела маленькая лампочка, было около четырех часов, я варила обед, зазвонил телефон:
-Але, здравствуйте, а можно Ольгу Михайловну?
Голос был детский, и меня это удивило:
- Это я! А кто говорит?
В трубке послышалась возня, и детский голос по чьей-то подсказке радостно сообщил:
- Мама, это я - Алёша, мама, как ты?
Сердце заколотилось как бешенное, я села на табуретку.
- Мам, я сегодня был в школе. Папа сказал, что ты занята, но я решил, что ты за меня порадуешься.
Слезы потекли по щекам, мне хотелось выть, орать. Я села на пол и обхватила стул руками.
- Лёшенька, я так рада, я очень, слышишь, очень люблю тебя, Леша. Как папа? Ты прости меня, пожалуйста...
- Мам, да ты не плачь, спасибо за подарки, и открытки, я тоже очень люблю тебя...
"Подарки? Борька дарил ему подарки. Неужели Борька простил меня?" Я задыхалась.
- Мам, а можно я к тебе на каникулы приеду? Папа сказал, что если на пятерки закончу, то можно?
- Можно, солнышко, конечно можно...
- Подожди, тут папа...
Я перевела дыхание.
- Оля?! Оля, я звонил тебе, ты права была, я звонил, утром, на следующий день, прости Оля, ты приезжай - хочешь? Мы тут торт едим? Хочешь?
Я положила трубку и, захлебываясь слезами, пошла в комнату. "Мама! Как она могла? Это же с ним она тогда разговаривала! Почему в моей жизни все решают мамы? Господи, у меня опять снова есть сын!"
Я добралась до дивана и рухнула в подушку.
- Мам, я писать хочу...
Маленькая дочурка взяла меня за палец и смотрела своими голубыми глазками.
Я обняла ее сильно-сильно и поцеловала в лоб:
- Пойдем, пойдем возьмем горшочек...
- Мам, - ангельские глазки разглядывали мое лицо, - мам, ты плачешь?
- Нет, милая. Нет, что-то в глаз попало... Хочешь торта?
- Ты должна рожать, милочка. Бореньке уже двадцать семь! Он должен стать отцом, ты не имеешь права лишать его этого. Посмотри на меня! Ты ДОЛЖНА родить этого ребенка.
Борька тогда не понимал, нужно ему это или нет, но потом решил, что его маме лучше знать, и, кивая ей, соглашался с ней во всем. А моя мама сказала: "Решать тебе, ты уже взрослая".
- Боренька, придержи ее за талию, ей тяжело стоять.
Он всегда и во всем слушался маму. Она была дня него идеальна и знала все на свете. Она была не только лучшей мамой и женщиной, но и лучшим электриком, монтажником, швеей, кулинаркой...
- Светлана Тимофеевна, все хорошо, я не устала.
Я уже переехала в новую, трехкомнатную квартиру, правда, пришлось жить со свекровью, но она меня очень оберегала, прослеживала все сквозняки, считала мои калории. Борька продолжал развивать свою фирму, проект которой с самого начала был одобрен его мамой. Через несколько месяцев у меня родился сын, которого мы назвали Лешкой.
Я бежала после экзамена с папкой, полной рефератов, двумя сумками и корзинкой клубники. Я опаздывала: Светлане Тимофеевне нужно было идти на укол. "Укол от нервов" - так она это называла.
- А вот и я! Как мы тут?
Светлана Тимофеевна уже спешно одевалась в коридоре, не глядя на меня, сказала:
- Он пообедал, и его пора класть спать.
- Хорошо.
Вечером пришел Борька, вопроса о том, как я сдала экзамен и сдала ли я его вообще, я так и не дождалась, молча накрыла ему стол, выслушала про менеджеров-идиотов и пошла к сыну. А он, мой маленький ребятенок, тоже любил бабушку. А я была одна. Я спешно собралась, слегка накрасилась и пошла в свою молодость, к подругам.
Кроме меня все были не замужем. Их истории поражали меня надуманностью, все казалось каким-то глупым и нелепым. Пива я не пила очень давно, и от одного стакана я вдруг поняла, что очень несчастлива в свои двадцать лет, надо было что-то менять.
За ужином я, как всегда, молчала, Светлана Тимофеевна ругала сына за то, что он неправильно к ней обращается, а Борька тупо глядел на тарелку и жадно ел.
- Борь...
Он откликнулся не сразу - не ожидал, что я перебью его молчание.
- Борь, я ухожу.
Выражение его глаз и лица не изменилось, он вытер полотенцем руки, встал и небрежно, как делал изо дня в день, кинул:
- Спасибо, милая, все было очень вкусно.
Я оторопела, достала из тумбочки коньяк, выпила полрюмки и пошла укладывать сына спать. Видимо, вопрос был решен: я не ухожу.
А наутро я была уверена, что ухожу. Как только Боря ушел на работу, я стала собирать вещи. Оставался только Лешка, я понимала, что мне его не отдадут. Что делать, я еще не знала. С мужем я говорить не хотела: стеснялась. Недавно прочитала в одной книжке, что бывают люди, которые стесняются и не делают что-то, а я наоборот, постеснялась и сделала.
В другой комнате Светлана Тимофеевна кормила сына детским питанием с ложечки. А может, я - плохая мать, маленькая мать, которую саму неплохо было бы так кормить?
- Я уезжаю в Москву. К сестре.
Свекровь аккуратно положила ложечку на блюдце и взяла малыша на руки, видимо боясь, что я отберу:
- Как? Как, ведь мне в четыре часа на укол? Как?
Я взяла чемоданы в руки, в последний раз посмотрела на сынишку, сглотнула слезы и очень тихо ответила:
- Я не знаю как...
К маме решила не заезжать: она бы начала плакать, а я стала бы сомневаться, правильно я делаю или нет.
Прошло два года, я жила со Славкой. Ему было двадцать шесть, он был милым и ласковым, "поступил" меня в МГУ, и любил больше жизни. Я тоже его любила; он был моим, а я была его. Мы были "мы". Его маму я никогда не видела, только говорила с ней по телефону, она была молодой самостоятельной бизнес леди, которой был важен сын, но она сама была важнее. Сейчас я, наконец, чувствовала, что все делаю правильно, что я - женщина. А главное - мы с Славкой все время общались, мы разговаривали обо всем, шутили и ругались, но не молчали.
- Знаешь, мне кажется, что пора нам быть вместе навсегда - он боялся, боялся, что торопится, что я испугаюсь. И я испугалась:
- Слав, я не могу, я боюсь, ведь у меня уже есть... был... сын.
Он долго думал и молчал, а потом взял меня за руку и посмотрел в глаза:
- Не говори так, он у тебя есть. Хочешь, поедем и заберем его?
Об этом я раньше никогда не думала, за эти два года я ни разу не позвонила и не написала Боре. Он тоже молчал: видимо, его мечта или, правильнее сказать, мечта его мамы сбылась, и все они были счастливы.
Неожиданно мне очень захотелось их увидеть. Обнять сына и услышать, как он назовет меня мамой. Это было глупым, но за руку держал любимый человек, который готов был помочь совершить эту глупость, и через восемь часов мы уже были в Питере, у моей мамы:
- Оля, ну скажи, зачем тебе этот ребенок? Посмотри, ведь у тебя такой мужчина, у вас будет своя семья...
- Я же мать, я не могу кинуть свое дитя!
- Я против: ты не должна все рушить.
Перед поездкой к Боре мы узнали, что Светлана Тимофеевна умерла и Боря живет с ребенком один. Может, женщины у него и были, но моя мать никогда никого не видела, хотя очень часто навещала внука. Я оставила Славу с мамой и пошла "домой". Леша был в детском садике, Боря был дома один и смотрел футбол. Он молча впустил меня в квартиру и не задавал вопросов.
- Можно я сама заберу его?
- Забери, адрес на холодильнике.
Я молча вышла, взяв ключи с того самого места, куда повесила их почти два года назад.
Самое удивительное, что ребенка мне отдали сразу, он почти не сопротивлялся, я одела его, чмокнула в нос и, сама не понимая, что собственно происходит, взяла за руку и повела домой.
- Ты моя мама, да?
Я закашлялась, присела на корточки:
- А откуда ты знаешь?
Он немного помялся и, улыбнувшись, ответил:
- А у меня есть твоя фотография, я тебя ждал, ты почему так долго не приходила? У тебя много работы?
Я смотрела в эти глаза, и слезы текли по щекам, я задыхалась.
Он обхватил меня маленькими ручонками и поцеловал:
- Не плачь, пойдем домой, там папа, он тебя тоже ждал.
Дома, я уложила ребенка, и, немного успокоившись, пришла к Боре.
- Мне нужен развод... и ребенок.
Он не думал и не молчал, как будто заранее готовился к этому вопросу:
- Развод - пожалуйста, а ребенок - мой.
Я не выдержала, разревелась и схватила его за руку:
- У него должна быть мама! Отдай его... ты еще молодой, ты построишь семью... прошу тебя!
Он встал из-за стола, вытер (прям, как в тот вечер) руки полотенцем:
- Я же сказал, развод ты получишь, а теперь - уходи.
Я понимала, что он давно все решил, что спорить бесполезно, это просто ни к чему не приведет. Я ушла, оставив на столе номер маминого телефона.
Утром я все еще так и не пришла в себя: когда я вспоминала эти глазки, меня всю трясло. Такой боли я еще никогда не испытывала. Я знала, что сына у меня не будет никогда, что Боря меня никогда не простит и сделать я ничего не смогу. Я поняла, что если сегодня же не уеду в Москву - сойду с ума, и начала собирать вещи. В коридоре зазвонил телефон, мама сказала кому-то в трубку что меня нет, что я в Москве, и "нечего сюда больше звонить."
Прошло еще пять лет. Я давно успокоилась, вышла замуж за Славку, и была, наконец, счастлива. Однажды утром, стоя на кухне, я вдруг подумала, что сегодня первое сентября, и где-то далеко мой сын сегодня первый раз пошел в школу, что он стал уже совсем большой и взрослый. На кухне горела маленькая лампочка, было около четырех часов, я варила обед, зазвонил телефон:
-Але, здравствуйте, а можно Ольгу Михайловну?
Голос был детский, и меня это удивило:
- Это я! А кто говорит?
В трубке послышалась возня, и детский голос по чьей-то подсказке радостно сообщил:
- Мама, это я - Алёша, мама, как ты?
Сердце заколотилось как бешенное, я села на табуретку.
- Мам, я сегодня был в школе. Папа сказал, что ты занята, но я решил, что ты за меня порадуешься.
Слезы потекли по щекам, мне хотелось выть, орать. Я села на пол и обхватила стул руками.
- Лёшенька, я так рада, я очень, слышишь, очень люблю тебя, Леша. Как папа? Ты прости меня, пожалуйста...
- Мам, да ты не плачь, спасибо за подарки, и открытки, я тоже очень люблю тебя...
"Подарки? Борька дарил ему подарки. Неужели Борька простил меня?" Я задыхалась.
- Мам, а можно я к тебе на каникулы приеду? Папа сказал, что если на пятерки закончу, то можно?
- Можно, солнышко, конечно можно...
- Подожди, тут папа...
Я перевела дыхание.
- Оля?! Оля, я звонил тебе, ты права была, я звонил, утром, на следующий день, прости Оля, ты приезжай - хочешь? Мы тут торт едим? Хочешь?
Я положила трубку и, захлебываясь слезами, пошла в комнату. "Мама! Как она могла? Это же с ним она тогда разговаривала! Почему в моей жизни все решают мамы? Господи, у меня опять снова есть сын!"
Я добралась до дивана и рухнула в подушку.
- Мам, я писать хочу...
Маленькая дочурка взяла меня за палец и смотрела своими голубыми глазками.
Я обняла ее сильно-сильно и поцеловала в лоб:
- Пойдем, пойдем возьмем горшочек...
- Мам, - ангельские глазки разглядывали мое лицо, - мам, ты плачешь?
- Нет, милая. Нет, что-то в глаз попало... Хочешь торта?